Убийственный Париж - Страница 9

Говорят, он был усердным спиритом, советовался с духом святого Людовика и еще в 1892 году сочинял такие стихи: «Я вижу: ангелы / И богини любви / Сбегаются ко мне и по очереди / Поют мне хвалу».

Как и отец, сначала Эмиль был против террора, но затем понял, что пропаганда ничего не изменит. В августе 1892 года в журнале «Л’Андэор» он спорил с классиком анархизма Эррико Малатестой, предостерегавшим против того, чтобы переступать черту насилия. Уже 8 ноября Анри переступил свою черту.

Полиция стояла на ушах, но Анри сумел бежать в Англию. В тюрьму на два года угодил 8 декабря 1892 года его старший брат Фортюне-младший. Анри же, вернувшись через год в Париж под именем Луи Дюбуа, снял комнату в Бельвиле и наладил изготовление «адских машин». 9 декабря 1893 года Вайан швырнул в Палате депутатов начиненную гвоздями бомбу, ранив пятьдесят человек. Тяжелее всех пострадал сам бомбист — лишь это помешало ему скрыться. Анархизм вступил в замкнутый круг: провокация — репрессии — террор — репрессии — террор. 12 и 18 декабря были приняты первые два (третий примут 28 июля 1894 года) «злодейских закона», аннулированных лишь 23 декабря 1992 года, каравших за пропаганду анархии, за создание злоумышленных объединений, удушавших свободу прессы. В ночь на 1 января 1894 года полиция провела две тысячи обысков — напоминавших скорее погромы — квартир, клубов и редакций. Началась великая охота на ведьм: к лету за решеткой оказались пятьсот подозреваемых в «экстремизме».

Камиль Писарро, импрессионист и анархист, ужасался в письме к сыну: «Подумай только, консьержке разрешено вскрывать письма, достаточно доноса, чтобы человека отправили в тюрьму и в ссылку, и нет никакой защиты». Одним из первых взяли его доброго знакомого Жана Грава: теоретик анархии мечтал использовать искусство как средство социальной борьбы. «Призывы к убийствам, грабежам и поджогам», содержавшиеся в его книге «Отмирающее общество и анархия» (1892), стоили Граву 24 февраля двух лет тюрьмы и тысячи франков штрафа.

5 февраля во Франции впервые казнили человека, который никого не убил, — Вайана. Анри решил действовать. Все это время в Париже погромыхивали бомбочки, но он приготовил нечто особенное.

12 февраля в 21 час он вошел в кафе «Терминус» на вокзале Сен-Лазар, раскурил сигару, подпалил ею бикфордов шнур и подбросил в воздух жестяные судки. Судки ударились о люстру: взрывная волна разнесла зеркала, превратила в груду обломков мраморные столики, ранила двадцать человек, одного — смертельно. Поднялась неописуемая паника. Один лишь гарсон не утратил самообладания, бросившись за убегавшим Анри: тот отстреливался, серьезно ранил полицейского, но все-таки попался. Первые два дня на допросах он упорно именовал себя Бретоном, потом назвал свое настоящее имя.

12 февраля 1894 года — такая же символическая дата в истории, как 11 сентября 2001 года. Ранее анархисты метили во властителей, промышленников, церковников, полицейских-палачей, судей, шпиков. Анри стал пионером безадресного террора. Да, 25 апреля 1892 года бомба убила хозяина и клиента ресторана «Вери», но мишенью был гарсон, выдавший Равашоля. У Анри же не было мишени. На упреки судьи в том, что жертвами стали невиновные, он ответил легендарной формулой: «Невиновных нет. Есть глупая и претенциозная масса, всегда принимающая сторону сильного. Я люблю всех людей за их человеческую суть и за то, кем они могли бы быть, но презираю за то, каковы они есть».

Писатель-анархист Октав Мирбо ужасался: «Смертельный враг анархии не сделал бы большего, чем этот Эмиль Анри, бросив свою необъяснимую бомбу в гущу спокойных и безымянных людей, пришедших в кафе пропустить стаканчик перед сном». Даже Фортюне-младший, будущий создатель анархистской колонии в Арденнах, выдавил в оправдание брата лишь: он совершил «преступление на почве страсти».

Что мог еще сказать ошеломленный Фортюне? Эмиль вышел из тени старшего брата, ярчайшего, непримиримого оратора, воплотив то, о чем Фортюне лишь говорил. Это он, а не Эмиль призывал «вспороть животы четырем-пяти хозяевам» и заходился 18 июня 1892 года на митинге в защиту Равашоля: «Наносить удары, пока буржуа не исчезнут! Если для спасения половины человечества придется убить другую половину, пусть ее убьют». Эмиль в те дни как раз осуждал Равашоля: «Настоящий анархист убьет своего врага, но не станет взрывать дома с женщинами, детьми, трудящимися и слугами».

Те, кто одобрил жест Анри, не витийствовали, а действовали: Анри убивал даже из-за решетки. Друзья, едва узнав о взрыве, вынесли из его комнаты запас готовых бомб: их унаследовал двадцатидевятилетний бельгиец Амедей Повель. 14 февраля одну из них обезвредили в банке «Сосьете женераль» на улице Прованса. 20 февраля Повель, назвавшись Ребоди, уведомил полицию письмом, что покончит с собой. На улицах Сен-Жак и Сен-Мартен он заминировал оба входа в мебилирашки, адрес которых указал в письме, с тем расчетом, что полицейские, примчавшиеся вынимать «Ребоди» из петли, взлетят на воздух. Одна бомба убила домохозяйку, вторая — никого.

15 марта превратился в кровавое месиво сам Повель: бомба, которую он принес на мессу в церкви Мадлен в разгар Великого поста, сработала, когда он проходил сквозь вращающиеся двери.

4 апреля рванула бомба, спрятанная в горшке с гиацинтом, в ресторане «Фуайо» вблизи Люксембургского сада. Поэт-анархист, переводчик Петрония и тяжелый опиоман Лоран Тайад, случайно оказавшийся в этом, в высшей степени буржуазном, месте, лишился глаза, но не отрекся от своей недавней апологии Вайана: «Что значат жертвы, если жест прекрасен». Впрочем, Тайаду, выдержавшему свыше тридцати дуэлей, было не привыкать к ранам. Вплоть до нелепой ссоры с единомышленниками, которая в 1905 году приведет его в консервативный лагерь, Тайад оставался верен анархии и в октябре 1901-го даже был осужден на год тюрьмы за «подстрекательство к убийству» русского царя.