Убийственный Париж - Страница 24

14 августа 1909 года Лиабефа приговорили к трем месяцам тюрьмы, ста франкам штрафа и пятилетней высылке из Парижа. В тюрьме он, судя по всему, свихнулся. Не от тягот заключения, а от непереносимой обиды. Его, честного пролетарского вора, назвали сутенером! Презренным жюлем, макрелью, васильком, селедкой и как там еще именовали сутенеров на арго, поражающем богатством оттенков! Обиду, решил Лиабеф, смоет только кровь — экая, однако, почти аристократическая щепетильность. Презрев запрет жить в Париже, он на несколько месяцев затаился в своей каморке, тщательно готовя страшную месть.

8 января 1910 года, накинув на плечи пелерину, он, вооружившись револьвером «бульдог» и двумя сапожными ножами, вышел на прогулку по Обри-ле-Буше. Не попасться на глаза полицейским Лиабеф просто не мог. То ли на самой Обри-ле-Буше — ее и улицей-то назвать стыдно: так, стометровый переулочек, — то ли за углом размещался полицейский участок. Лиабеф зашел в кафе, где был завсегдатаем, чтобы распить с Марсель последний в жизни литр белого, покозырять оружием и заявить во всеуслышание: «Иду убивать „коров“». На выходе из бара «коровы» уже поджидали его. Полицейского Дере Лиабеф смертельно ранил двумя выстрелами и восемью ударами ножа, Фурнеса тяжело ранил ножом в горло, еще двоих зацепил пулями.

Он не убежал, ждал новой атаки, предвкушая, какой сюрприз преподнесет врагам рода человеческого. Те набросились на него едва ли ни вдесятером. Лиабеф не сопротивлялся, но четверо нападавших отчего-то повалились, истекая кровью, на землю. Под пелериной, на запястьях и предплечьях, скрывались любовно изготовленные браслеты и нарукавники, ощетинившиеся острыми, как стилеты, шипами. Агент Феврие обезвредил Лиабефа, лишь пригвоздив его саблей к стене дома.

Лиабеф был не первым, кто пошел на смерть исключительно ради счастья забрать с собой на тот свет парочку-другую «коров». 19 января 1898 года, зайдя в участок на улице Берзелюи, типографский рабочий Жорж Клод Этьеван ударил кинжалом дежурного. Полицейские — не иначе как в шоке — засунули его в камеру, не обыскав: еще одного из них злоумышленник уложил из револьвера. Этьевана приговорили к смерти, замененной на пожизненную каторгу в Гвиане, где он и погиб. Но, в отличие от Лиабефа, он был идейным анархистом. В 1892 году получил пять лет за кражу динамита для бомбиста Равашоля (1), по освобождении — такой же срок заочно за серию статей в газете «Ле либертер». Этьеван решил красиво уйти, доказав «коровам», что их участки отнюдь не их крепость.

7 мая Лиабефа, естественно, приговорили к смерти.

«Отомстим тем, кто морально убил Лиабефа!» — восклицал Поль Мистраль, будущий мэр Гренобля. Петицию в защиту «шипастого» подписали Анатоль Франс, Жан Жорес (4), восьмидесятилетний коммунар и публицист Анри Рошфор.

За статью «Пример апаша» в газете «Ла герр сосьяль» («Социальная война») 22 февраля приговорили по обвинению в подстрекательстве к убийству к четырехлетнему заключению ультралевого социалиста Гюстава Эрве. Он писал: «Знаете ли вы, что этот апаш (49), который недавно убил ажана Дере, не лишен определенной красоты, определенного величия? <…> Честные люди! Отдайте же этому апашу половину вашей добродетельности, попросив у него в обмен четверть его энергии и его храбрости». Впрочем, для Эрве, милейшего домоседа и гурмана, обожавшего «скандализировать честных людей и идиотов», тюрьма уже давно стала вторым домом.

30 июня «Ла герр сосьяль» объявила: «Лиабефа убьют. Завтра — все на гильотину». Имелось в виду, конечно, не то, что завтра всем французам отрубят головы. Газета призывала «идти на гильотину» в ночь с 1 на 2 июля и, учинив массовые беспорядки, сорвать казнь: казни в Париже до 1939 года совершались публично на бульваре Араго, у стен тюрьмы Сантэ. Чистое дежавю: 16 октября 1909 года — тогда призыв звучал: «Все на посольство!» — Эрве уже водил разъяренных манифестантов на штурм испанского посольства на бульваре Курсель, мстя за расстрел анархиста Франсиско Феррера, обвиненного в организации «кровавой недели» баррикадных боев в Барселоне. Той ночью едва не погиб префект Лепин: в него почти в упор стрелял так и не пойманный юноша. Лепину выстрел опалил лицо, но двое полицейских были ранены — один смертельно.

И на сей раз беспорядки, среди участников которых затесался Франц Кафка (наутро он выкупал из полиции арестованного друга, анархиста Михала Мареша), удались на славу: Париж провел ночь в родной для него атмосфере восстания.

Писатель-анархист Виктор Серж (49) описал эту «странную, дикую социальную битву… на дне» в «Воспоминаниях революционера»: «В ночь казни разношерстые толпы с предместий и застав, где царили беззаконие и нищета, стекались к этому единственному в своем роде месту Парижа, мертвенно-бледному днем и зловещему по ночам: бульвару Араго, по одной стороне которого на окнах жителей, не желавших ничего знать (каждый за себя — и Бог за всех, если хотите), были тщательно задернуты занавески, а с другой стороны тянулись два ряда густо посаженных каштанов у стены, сложенной из больших серовато-коричневых камней. Безмолвной и неумолимой тюремной стены, шести метров высотой <…> Сбегались возбужденные парочки, возвращавшиеся с танцев под аккордеон: девушка с подведенными глазами неестественно весела, ее „малыш“ в кепке насмешливо и зловеще проводит рукой себе по горлу; другие, одетые в вечерние костюмы и платья, подъезжали на такси из ночных ресторанчиков, в волосах шикарных штучек покачивались султаны из перьев. Вокруг этой обыкновенной во время казней публики звучали свист и угрозы.